Неточные совпадения
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он
записал его когда-то под влиянием чувства, которым жил, не зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной
целью посвятить эти листки памяти своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и воспоминание в старости о молодой своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль о романе, о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести из собственной жизни.
Сцены, характеры, портреты родных, знакомых, друзей, женщин переделывались у него в типы, и он исписал
целую тетрадь, носил с собой записную книжку, и часто в толпе, на вечере, за обедом вынимал клочок бумаги, карандаш, чертил несколько слов, прятал, вынимал опять и
записывал, задумываясь, забываясь, останавливаясь на полуслове, удаляясь внезапно из толпы в уединение.
К нам приехал чиновник, негр, в форменном фраке, с галунами. Он, по обыкновению, осведомился о здоровье людей, потом об имени судна, о числе людей, о
цели путешествия и все это тщательно, но с большим трудом, с гримасами,
записал в тетрадь. Я стоял подле него и смотрел, как он выводил каракули. Нелегко далась ему грамота.
Она самолично простаивала
целые дни при молотьбе и веянии и заставляла при себе мерять вывеянное зерно и при себе же мерою ссыпать в амбары. Кроме того, завела книгу, в которую
записывала приход и расход, и раза два в год проверяла наличность. Она уже не говорила, что у нее сусеки наполнены верхом, а прямо заявляла, что умолот дал столько-то четвертей, из которых, по ее соображениям, столько-то должно поступить в продажу.
Когда через две недели молодые люди опять вернулись вместе с отцом, Эвелина встретила их с холодною сдержанностью. Однако ей было трудно устоять против обаятельного молодого оживления.
Целые дни молодежь шаталась по деревне, охотилась,
записывала в полях песни жниц и жнецов, а вечером вся компания собиралась на завалинке усадьбы, в саду.
Сначала он жаловался жене на ее нелюдимство, вредное для его отношений, потом стал надеяться, что это пройдет, старался втянуть жену в новые интересы и с этою
целью записал ее в члены комитета грамотности и общества для вспомоществования бедным.
Они уходят, я надеваю фрак и хочу идти. Звонок. Входят еще трое: мой знакомый, старый москвич Шютц, корреспондент какой-то венской газеты, другой, тоже знакомый, москвич, американец Смит, который мне представляет типичнейшего американского корреспондента газеты. Корреспондент ни слова по-русски, ему переводит Смит.
Целый допрос. Каждое слово американец
записывает.
Сначала удельный период — князья жгут; потом татарский период — татары жгут; потом московский период — жгут, в реке топят и в синодики
записывают; потом самозванщина — жгут, кресты
целуют, бороды друг у дружки по волоску выщипывают; потом лейб-кампанский период — жгут, бьют кнутом, отрезывают языки, раздают мужиков и пьют венгерское; потом наказ наместникам"како в благопотребное время на законы наступать надлежит"; потом учреждение губернских правлений"како таковым благопотребным на закон наступаниям приличное в законах же оправдание находить", а, наконец, и появление прокуроров"како без надобности в сети уловлять".
Еще больше, — нас попросят провести дальше наши мнения и дойти до крайних их результатов, то есть, что драматический автор, не имея права ничего отбрасывать и ничего подгонять нарочно для своей
цели, оказывается в необходимости просто
записывать все ненужные разговоры всех встречных лиц, так что действие, продолжавшееся неделю, потребует и в драме ту же самую неделю для своего представления на театре, а для иного происшествия потребуется присутствие всех тысяч людей, прогуливающихся по Невскому проспекту или по Английской набережной.
Затем, приведя в порядок финансы, защелкнув пачки в каучуковые кружки и
записав на бумажке итог, она на
целый час исчезает.
Эта святая душа, которая не только не могла столкнуть врага, но у которой не могло быть врага, потому что она вперед своей христианской индульгенцией простила все людям, она не вдохновит никого, и могила ее, я думаю, до сих пор разрыта и сровнена, и сын ее вспоминает о ней раз в
целые годы; даже черненькое поминанье, в которое она
записывала всех и в которое я когда-то
записывал моею детскою рукою ее имя — и оно где-то пропало там, в Москве, и еще, может быть, не раз служило предметом шуток и насмешек…
— Какая уж служба! Это вот как-то горничная ее прибегала и рассказывала: «Барышня, говорит,
целые дни своими ручками грязное белье считает и
записывает»… Тьфу!
Тут, впрочем,
целая психология. Может быть, и то, что я просто трус. А может быть, и то, что я нарочно воображаю перед собой публику, чтоб вести себя приличнее, в то время когда буду
записывать. Причин может быть тысяча.
Я отыскал Мухоедова в глубине рельсовой катальной; он сидел на обрубке дерева и что-то
записывал в свою записную книжку; молодой рабочий с красным от огня лицом светил ему, держа в руке
целый пук зажженной лучины; я долго не мог оглядеться в окружавшей темноте, из которой постепенно выделялись остовы катальных машин, темные закоптелые стены и высокая железная крыша с просвечивавшими отверстиями.
Накануне Сочельника Чечевицын
целый день рассматривал карту Азии и что-то
записывал, а Володя, томный, пухлый, как укушенный пчелой, угрюмо ходил по комнатам и ничего не ел. И раз даже в детской он остановился перед иконой, перекрестился и сказал...
Но, несмотря на это и на необыкновенный аппетит больного, он худел с каждым днем, и фельдшер каждый день
записывал в книгу все меньшее и меньшее число фунтов. Больной почти не спал и
целые дни проводил в непрерывном движении.
Затем я вскрыл и несколько строчек, написанных на обертке удостоверения химическим способом. Здесь мой доброжелатель
записал при помощи шифра несколько адресов в разных городах Сибири и Восточной России. Это были имена лиц, принимавших участие в подпольной организации так называемого «красного креста», имевшей
целью способствовать побегам, впоследствии открытой правительством.
— Пить и есть мы умеем, а дела не помним, — говорит он. — Вчерась
целый день только и знали, что пили да ели, а небось забыли расходы
записать. Экая память, господи!
По торжественным дням,
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям;
Записав своё имя и званье,
Разъезжаются гости домой,
Так глубоко довольны собой,
Что подумаешь — в том их призванье!
И на душе у Лизы стало ужасно горько. Она проплакала всю ночь. Ее мучила и маленькая совесть, и досада, и тоска, и страстное желание поговорить с Мишуткой,
поцеловать его… Утром поднялась она с постели с головной болью и с заплаканными глазами. Слезы эти
записал Грохольский на свой счет.
Я молчала, от волнения горели щеки. Что если в райкоме сделают предварительную политпроверку, и я не подойду? До черта будет тяжело и стыдно. Наверное, там будет заседать
целая комиссия. Оказалось все очень просто: в пустой комнате сидел парень. Он нас только спросил, работали ли мы в этой области, и
записал, какой ступенью хотим руководить. Буду работать на текстильной фабрике, там все больше девчата. С ребятами интереснее, а с девчатами легче.
Многие, живя
целые годы на свободе в деревнях, даже поженились и нажили себе детей, которых тоже
записали в гвардию унтер-офицерами, хотя и сами еще не несли никакой службы.
Придет он с
целым рядом вопросных пунктиков, иной раз даже
запишет их на бумажку, хочет к ним подобраться — а беседа потечет совсем по другому руслу.
Целую неделю я плясала. Опротивели мне танцы до гадости… Я почти не на шутку собралась в Москву, к тетке. Домбровича все эти дни я не встречала. Тут я почувствовала, что мне от того именно так скучно, что я его не вижу. Три дня я никуда не выходила. Сидела или лежала на кушетке, ничего не читала, ничего даже не
записывала…
Раз вечером, возвратившись очень рано домой, он сидел, раздосадованный, в своей квартире и
записывал в памятной книжке следующий приговор: «Польская нация непостоянна!» Такое определение характеру
целого народа вылилось у него из души по случаю, что одна прелестная варшавянка, опутавшая его сетями своих черно-огненных глаз и наступившая на сердце его прекрасной ножкой (мелькавшей в танцах, как проворная рыбка в своей стихии), сама впоследствии оказалась к нему неравнодушной, сулила ему
целое небо и вдруг предпочла бешеного мазуриста.
Запишу поскорее мой разговор с ним, т. е. с Домбровичем. Эта тетрадь превращается в
целый ряд разговоров с Василием Павлычем.
Соня, не переставая, хлопотала тоже; но
цель хлопот ее была противоположна
цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться,
записывала их по желанию графини и старалась захватить с собой как можно больше.